Сын Ок Ким - Сеул, зима 1964 года [неофициальный перевод]
![Сын Ок Ким - Сеул, зима 1964 года [неофициальный перевод]](/uploads/posts/books/127080/127080.jpg)
Сын Ок Ким - Сеул, зима 1964 года [неофициальный перевод] краткое содержание
Ким Сынъ-Ок
Сеул, зима 1964-го
Если бы вы были в Сеуле зимой 1964 года, то точно знали, что с наступлением ночи на улицах появляются передвижные палатки с кальмарами, жареными воробьями и тремя видами водки. Холодный ветер раздувал балдахины этих передвижных палаток, пробирал до костей прохожих и заставлял их пропустить рюмку другую для согрева, которую вам любезно наливал в мерцающем свете фонаря дядька в старой армейской куртке. В одной из таких пивнушек встретились случайно трое мужчин: я, Ан в очках в высокой оправе, похожий на студента, и человек неопределенной внешности, по которой можно было определить лишь то, что он низкого достатка, лет тридцати пяти.
Мы разговаривали со студентом, я узнал, что его зовут Ан, ему 25 лет, а специальность у него такая, что я как человек никогда не видевший университет и представить не мог, что такая существует. А от меня он узнал, что мне тоже 25 лет, я родом из пригорода, пытался поступать в военное училище, но провалился и был призван в пехоту, воевал с японцами, а сейчас работаю в районном управлении военными делами.
После рассказов о себе темы для бесед закончились. Мы молча наливали друг другу и пили, когда я взял в руки дочерна прожаренного воробья и понял, что у меня появилась тема для беседы. Я мысленно поблагодарил воробья.
— Брат[1] Ан, тебе нравятся мухи?
— Я как-то не думал об этом. А тебе что — нравятся?
— Да, — уверенно ответил я. — Потому что они умеют летать. Даже не поэтому, а потому что я могу их поймать — поймать того, кто летает. Ты когда-нибудь ловил что-нибудь летающее?
— Погоди-ка. — он смотрел сквозь очки на меня, будто я был где-то далеко. — Нет, не приходилось. Только мух.
Днем была на удивление теплая погода, дороги растаяли и заполнились грязью, которая с приходом ночи замерзла повсюду, и на подошве обуви тоже. Мои туфли из бычьей кожи пропускали поднимающийся от земли холод. Такие палатки — это, скорее, места в которые заглядывают по пути домой, мало кто приходит сюда, чтобы пообщаться. Ан был одним из этих редких людей, подумал я, постучав ногами по полу, чтобы окончательно не задубеть.
— Брат Ким, а ты любишь фантазировать? — обратился ко мне Ан.
— Люблю-не люблю. — как-то неопределенно с улыбкой ответил я.
Воспоминания бывают разными — приятными, плохими, но они есть. Поэтому нельзя однозначно ответить. Плохие воспоминания вызывают грусть, хорошие — безудержный смех.
— Я провалился на вступительном экзамене в военное училище, и некоторое время делил съемную комнату с таким же как я — непоступившим. Я тогда впервые приехал в Сеул. Моя мечта стать генералом разбилась и я очнулся в суровой реальности. Реальность становилась всё ощутимее с каждым моментом. Не мне тебе говорить, что чем выше взлетаешь за мечтой, тем больнее падаешь. Тогда мне было интересно наблюдать за набитыми под завязку автобусами. Мы быстро завтракали и со всех ног бежали на автобусную остановку на горе Миари. Знаешь, что было самым интересным для меня, приехавшего в первый раз из деревни в город? Было интересно смотреть, как ночью зажигаются окна в многоэтажках, точнее на фигурки людей в этих окнах. А в набитом автобусе к тебе могла запросто прислониться красивая девушка. Иногда я трогал её кисти, или мог положить свою ладонь ей на ногу. Однажды я целый день пересаживался с одного автобуса на другой. Хотя в итоге я так устал, что меня даже стошнило…”
— Это ты к чему?
— Я хотел рассказать о своей любви фантазировать. Послушай. Так вот, мы с другом, как какие-то карманники, протискивались каждое утро в автобусы, подыскивали молоденькую сидящую девушку и становились напротив. Я хватаюсь одной рукой за поручень, опираюсь и как бы безразличным взглядом опускаюсь ей все ниже и ниже по животу. Постепенно глаза привыкают к качке и я уже вижу как опускается и поднимается низ её живота.
— Поднимается и опускается? Из-за дыхания?
— Конечно. Она же живая. Хотя сейчас не об этом… Я не знаю, но в то утро, каждый раз, когда я смотрел на тихие движения её живота, в моей душе было так светло и спокойно. Я люблю это движение до умопомрачения.
— Да, эротические фантазии! — сказал Ан тоном шестнадцатилетнего подростка.
Я разозлился. Это всё равно, что если бы я вед на радио познавательное шоу и спросил о самом удивительном в мире, кто-то может ответить, что это рассвет в мае, или… а для меня самое удивительное — это движение внизу живота девушки, сказал бы я.
— Нет, это не эротические фантазии, — нарочито жёстко ответил я. — Это правда.
— А разве правда не может быть эротической?
— Не знаю. Может быть, и может.
— Но это движение живота вверх-вниз — это не фантазии. Ким, ты не фантазируешь, ты вспоминаешь.
И мы снова погрузились в молчание, смотря в свои рюмки.
«Сукин сын, пусть по-твоему это не мечты», думал я, когда он снова заговорил.
— Я так подумал, и пришел к выводу, что это «вверх-вниз» — это одна из форм твоих мечтаний.
— Да? — обрадовался я. — Это несомненно мечты. Я люблю низ живота женщин. А ты, Ан, какие фантазии нравятся тебе?
— Не какие-то конкретно фантазии. Просто фантазировать. Просто. Например, демонстрация…
— Демонстрация??? Поэтому-то в Сеуле так много демонстраций…
— Сеул — это рассадник зависти. Разве нет?
— Не знаю. — стараясь прочистить горло, ответил я.
Наш диалог опять остановился. На этот раз пауза была длиннее. Мы сидели и молча пили. Я грустно подумал, что пора уже отправляться домой. Я перебирал, что сказать: «ну, в другой раз поговорим» или «было приятно пообщаться», и вдруг Ан, выпив очередную рюмку, взял меня за руку.
— Ты не думаешь, что мы сейчас соврали?
— Нет, — устало сказал я, — Может быть ты, брат Ан, и врал, но я — нет.
— Просто мне кажется, что мы врали друг другу, — продолжал настаивать он, смотря на меня сквозь очки уже красными глазами, — Когда я встречаю человека своего возраста, я, почему-то, всегда хочу поговорить о фантазиях. Но беседа никогда не длится больше пяти минут.
Мне одновременно казалось, что я понимаю и не понимаю его.
— Поговорим о чем-нибудь другом, — предложил он.
Я хотел сделать приятное собеседнику, да и мой хмель тоже требовал выговориться. Поэтому я начал:
— Напротив базара Пёнхва стоят в ряд фонари, восьмой в восточном направлении не горит. — увидев удивленние, я начал с новой силой, — А в универмаге Хвасин на шестом этаже светятся только три окна.
И тут удивиться пришлось мне, потому что лица Ана озарилось какой-то странной радостью.
Он скороговоркой подхватил:
— На автобусной остановке Западные Вотора стояло 32 человека, из них 17 женщин, 5 детей, 21 парень и 6 стариков.
— Когда это было?
— Сегодня вечером в 7.15.
— А… — как-то неопределенно ответил я.
А он как заведенный продолжал:
— В переулке около Тансонса[2] в первом мусорном баке лежало 2 обертки от шоколада.
— А это когда?
— 14 числа в 8 часов вечера.
— У орехового дерева напротив больницы Красного Креста сломана одна ветка.
— На перекрестке в Ыльджиро есть пивнушка без вывесок, где работают пять девушек по имени Миджа. И зовут их по тому, как давно они работают: Старшая Миджа, Вторая Миджа, Третья Миджа, Четвертая Миджа и Младшая Миджа.
— Но это кроме тебя, брат Ким, знают и другие. Ведь не ты один ходил в эту пивнушку.
— Ах, вот оно что. Я как-то об этом не подумал. Тогда так, я однажды переспал со Старшей Миджой, и она на следующее утро купила мне у уличной торговки трусы. И эта Старшая Миджа хранит деньги в пустых бутылках из под водки в монетах по 100 вон.
— Вот это считается. Это абсолютно твой, Ким, секрет.
Мы постепенно начали друг друга уважать. Если начинали говорить одновременно, то долго уступали очередь, пока кто-то не соглашался продолжить.
Теперь была его очередь говорить:
— Пока я сегодня вечером в 7.15 смотрел на троллейбус, шедший от Западных Ворот, я увидел 5 раз, как брызнули искры.
— Ты, Ан, сегодня просто прописался на Западных Воротах.
— Ну так получилось…
— В здании Ёнбо есть туалет, ниже ручки двери сантиметра на 2 есть следы царапин.
Он засмеялся во весь голос.
— Это ты сам и поцарапал?
Мне оставалось только покачать в подтверждение головой.
— Как догадался?
— Я тоже так иногда делаю, — ответил он. — Но как-то мне не по себе от этих воспоминаний. Может, о таком надо просто молчать? Сделаешь что-либо подобное, а потом какое-то неприятное ощущение.
«А я часто таким занимаюсь, и мне нравится» — хотел сказать я, но вдруг вспомнил обо всем, и появилось чувство отвращения. Поэтому я промолчал и одобрительно кивнул головой.
Но в этот момент я подумал, что его слова получасовой давности (о демонстрациях) явно указывали на то, что этот очкарик из богатой семьи. Странно, что об этом я подумал только сейчас.
